КОНЕЦ ИМЕРЕТИНСКОГО ЦАРСТВА И БЕГСТВО ЦАРЯ СОЛОМОНА
После того, как в 1801 году Грузинское царство было присоединено к Российской Империи по просьбе царя Георгия XIII, русское правительство начало свои письменные сношения с Имеретинским царем о присоединении его царства к России. Царь Соломон II-й созвал совет из главных вельмож страны и положили так: так как царь не имеет наследника престола, то Имеретия до его смерти да сохраняет свою независимость, находясь с Россией в братских отношениях двух единоверных держав.
Русские войска могут свободно проходить по территории Имеретии к Турецкой границе и войска Имеретии должны им оказывать помощь. Да будут отношения двух стран утверждены на таких священных условиях, которые свойственны помазанникам Божиим и народам христианским, соединенными неразрывным союзом душ — вечно и непоколебимо; а по смерти царя, в Имеретии должны быть введены законодательства Российской Империи. Протокол этого совещания был послан в Тифлис наместнику Кавказа для препровождения его Императору Александру I.
Хотя эти решения были одобрены всеми подданными царя Соломона, но в уме одного вельможи — князя Зураба Церетели — зрел другой план. Князь Зураб, будучи в Петербурге при царе Соломоне I-м и получив от Императрицы Екатерины II-й чин генерал-майора, впал в страшное самомнение; богатство и слава его в глазах народа вскружили ему голову. Двор его в Сачхери отличался пышностью, превосходящей царскую.
Жил он в окружении дворян, многие из которых, изменив своему законному государю, перешли к нему на службу. В Имеретии, Грузии, Мингрелии и Гурии везде он имел родственные связи со всеми знатными родами. Жизнь он вел, как древний феодальный рыцарь, пользуясь полной свободой и неограниченной властью. Лицемерно выказывая свою преданность России, он пользовался доверием царя и его приближенных.
На совете вельмож он подписался вторым под общим решением о конечном присоединении к России. На деле же он вынашивал замыслы, как бы свергнуть царя Соломона с престола и самому воссесть на него. Всякими путями он пытался расстроить дружеские отношения царя с императором. Противника царя Соломона II-го, Григория Дадиани, он вдохновлял на клеветнические письма против царя к Императору Александру I-му, а самому царю советовал не пропускать русские войска из Мингрелии в Грузию через Имеретию, ибо, говорил он, русские могут захватить царство прежде его смерти. Царь же, будучи человеком простосердечным и миролюбивым, не внимал его лукавым советам, так как он любил русских, считая их едино-верными братьями.
Когда князь не сумел посеять вражду между двумя монархами вышеизложенным образом, то он прибег к другому способу. Он начал сначала письменно сноситься с наместником Кавказа, а затем и сам ездил к нему не раз, внушая, что присутствие царя в Имеретии мешает умирению Кавказа. Царскую свиту он представлял ему в самых мрачных красках, как людей вероломных, своевольных и подозрительных, а самого царя, как человека малоумного и неспособного к решению государственных дел.
После неоднократных происков, он, наконец, успел в своих замыслах. Генерал-адъютант Тормазов представил императору донесение на основании клеветы кн. Зураба Церетели. Император, поверив клевете, повелел каким-нибудь образом заманить царя Соломона в Тифлис, а оттуда препроводить его в С.-Петербург на постоянное жительство.
В силу этого указа, ген. Тормазов, после секретного разговора с князем Церетели, написал царю и совету, дабы они не поставили бы себе в труд явиться в Сурам на границе Имеретии с Грузией для личного свидания и переговоров, так как у них для него имеется устный указ императора. Царь Соломон сразу же почувствовал что-то неладное и созвал совещание, чтобы написать ответ генералу. На совещании были подтверждены прежние решения, а генералу был дан ответ впредь не утруждать себя унизительными для царя и его народа предложениями.
Под конец совещания князь Зураб Церетели восстал против этого общего решения, коварно прикрывая свои замыслы заботой о судьбе царя. Он стал доказывать всем, что нельзя в такой резкой форме писать ответ императору, что это может повлечь за собой войну и изгнание царя. В то же время он советовал царю, под видом прогулки или охоты, повидаться с генералом Тормазовым в Сураме и тем предотвратить грозящие Имеретии бедствия.
Тут протопресвитер Иессей, почувствовав коварные замыслы князя Зураба, начал пред лицом всех присутствовавших на совете обличать его, как изменника своему царю, вероломного властолюбца и виновника всех неустройств и междоусобиц в государстве. Таким образом, о. Иессей заградил уста гордому князю и тот вышел посрамленным из дворца. Потребовав себе коня и с угрозами своему обличителю, он ускакал к себе в Сачхери. Упомянутое письмо было отправлено в Тифлис, и несколько дней спустя о. Иессей получил из дому известие о смерти жены. Тогда он поспешил отправиться домой, чтобы отдать последний долг почившей супруге.
В его отсутствие начались разногласия в совете: некоторые раскаялись, что написали это письмо, другие прямо поддерживали доводы кн. Церетели, а иные убеждали царя держаться совета протопресвитера Иессея и не покидать Кутаиса до окончания его 40-дневного плача по супруге. Царь не знал чьему совету последовать. К несчастью, превозмог коварный план князя Церетели, против которого так решительно восстал о. Иессей, и царь Соломон выехал из Кутаиса в сопровождении 300 воинов и, под видом прогулки, поехал в Сурам.
Генерал Тормазов, узнав о приближении царя, неожиданно для всех покинул Сурам и отправился в Гори, оставив наказ одному из чиновников известить царя, что дела чрезвычайной важности потребовали его срочного присутствия в Гори, куда он убедительно просит пожаловать Его Высочество (по словам о. Гавриила, имеретинских царей именовали Высочествами, а не Величествами).
В случае отказа царя последовать в Гори, Тормазов приказал тому же чиновнику, при помощи оставленного в засаде войска и артиллерии, доставить его туда силой. Царь Соломон II приехав в Сурам, был встречен самым торжественным образом; но когда он узнал о хитрых маневрах генерала, то сильно опечалился столь неблагородным отношением к нему. Больше всего его волновала судьба родной Имеретии, что с ней будет, если из России будут присылать подобных недобросовестных людей, до каких бедственных состояний они доведут его страну? В скорби он говорил: «Неужели благоразумный Государь-Император России может назначать таких людей, вовсе не стоящих доверия?» И заплакал царь Соломон о судьбе своей страны, которую он с любовью неусыпно хранил в течение 25 лет и старался соблюдать народ свой в священных предписаниях Евангелия.
Ласковый прием чиновников, посланных от ген. Тормазова, не мог растворить горечи от первого известия. Со скорбью он говорил, что такое неблагородное поведение генерала требовало бы немедленной с ним расплаты, дабы слуга не возносился и не употреблял во зло оказанное ему доверие. Тут свита царя предложила ему сжечь городок и возвратиться домой, но он не согласился и, смирившись пред неведомыми судьбами Всевышнего, Который устрояет все дела человеческие, выехал в Гори.
Но генерал Тормазов, и там оставив в засаде войско, уехал в Тифлис, поручив своему чиновнику передать царю, что так как срочные дела потребовали его немедленного отъезда в Тифлис, он покорно просит Его Высочество посетить его в Тифлисе. Ложь генерала, столь унизительная для его чести, привела царя в негодование и он в сердцах сказал: «Неужели государство имеет свою опору на нечестных генералах, и неужели сам император доверяет таким людям, которые не могут приносить пользы ни религии, ни царю, ни стране?» Тут он трижды плюнул, отнеся это к чести генерала Тормазова, и нисколько не медля отправился в Тифлис.
Прибыв туда, он был встречен с большим почетом и помещен в самых великолепных комнатах, которые были окружены многочисленной стражей, под видом почетного караула. Когда пред ним предстал генерал Тормазов, то царь, стоя, не дав ему вымолвить ни слова, в гневе сказал: «Кто ты такой и какого происхождения и посредством каких заслуг достиг такого важного поста?»
Когда генерал объяснил ему, что он происходит из древнего дворянского рода, то услышал в ответ такие слова: «Если бы ты бескорыстно достиг этого сана и если бы твое происхождение было таково, как ты говоришь, то ты бы никогда не позволил себе таким неблагородным образом оскорбить меня и довести до неприятных объяснений с твоим государем, но поступки твои низкие и не достойны ни сана ни рода твоего. Я мог бы сейчас же расправиться с тобой, как с дерзким смельчаком, но не сделаю этого, уступая присущему царям великодушию и ради чести твоего Государя — нашего брата».
С этими словами он выслал его от себя. Генерал в сильном смущении вышел от него. Придя к себе, он вызвал грузинских князей Давида Джамбакуриан-Орбелиани, Константина Багратион-Мухранского и Давида Тархан-Моуравова, показал им указ Императора и стал оправдываться, пытаясь всю вину свалить на кн. Зураба Церетели, обвиняя его во всем, князей же он просил походатайствовать за него пред имеретинским царем, дабы он сменил гнев на милость, обещаясь, с своей стороны, написать императору и просить его об оказании царю в С.-Петербурге достойного приема. Затем он ослабил охрану и позволил царю свободно принимать посетителей.
Князья передали царю их разговор с генералом, но не смогли вывести его из унылого состояния, так как ни извинения, ни обещания радушного приема в северной столице, не веселили сердце царя. В собрании преданных ему людей царь проклял кн. Зураба Церетели: «Чтобы Господь Вседержитель опустошил дом его в возмездие за умышления его, так как по проискам его Имеретия прежде времени лишилась царя и правителя».
В числе присутствовавших находился третий сын князя Зураба Церетели — Симеон. Услышав такое страшное проклятие из уст помазанника Божия, он в страхе пал к ногам царя и со слезами, задыхаясь от волнения, начал умолять его: «Государь! Отъими это проклятие от меня и от брата моего, митрополита Давида, ибо мы не участвовали ни в каких замыслах отца нашего и брата Григория!» Тогда царь сказал ему: «Не бойся ты этого проклятия, ибо правосудие Божие преследует только того, кто виноват; а кто не виноват, до него не касается».
Другое посольство от ген. Тормазова доставило царю известие, что, по полученному сообщению из С.-Петербурга, для царя там уже готов дворец, а для содержания его и свиты ассигнована довольно большая сумма денег, и Император всей душой желает иметь рядом с собой такого великого собрата, а для отъезда в Россию ему определен срок в два месяца. Царь через этих же послов ответил генералу: «Имеретия есть рай Божий и как бы один дворец для ее царя, поэтому меня не могут прельстить ваши петербургские дворцы.
Умеренный стол, украшенный приношениями подданных имеретинского царя, составлял единственную роскошь во дворце, причем от этого стола питались и вельможи и нищие и странники и убогие, и все благословляли Господа. Такие огромные издержки весьма излишни для меня, и пускай Государь не обременяет этим государственное казначейство.
Что же касается до обещания оказать мне любезный прием и обращаться со мной, как со своим собратом, то это, если станет угодно Богу, сбудется; насчет же моего приготовления, то чтоб генерал знал и прежде времени ни о чем не беспокоился, — эти два месяца я посвящаю молитве, так как отъезжаю в незнакомую страну».
После ухода посольства царь предался горячей молитве, изливая свои чувства пред Богом. Потом он пригласил всех своих людей и сказал им: «Все вы, братия мои, воспитанные мною или совоспитанники мои, до настоящего времени, находясь в нашем отечестве, проводили жизнь, во всем полагаясь на Промысел Божий, как я, отец ваш, так и вы, возлюбленные мои, присные мне братия и чада по сердцу. Само собою разумеется, что, находясь более 25 лет между вами властителем и будучи доволен всеми вашими услугами, я не имел нужды убеждаться в вашей преданности мне, ибо служение ваше само по себе это доказывало; ведь служа мне, вы даже часто бывали разлучены с вашими семействами, имея с ними редкие свидания.
Но в настоящее время, по неведомым нам судьбам Промысла Божия, Господь попустил нашему образу жизни перемениться и теперь мы до смерти должны находиться на чужбине. Мне желательно спросить вас: кто действительно остается верен мне теперь? Нынешнее дело не какое-либо простое и скоропреходящее, оно превосходит силы человеческие. Кто хочет быть участником моей доли и разделить приключившуюся со мной беду?» Все тут же в один голос уверили царя в полной своей преданности и готовности разделить с ним все невзгоды и радости, позабыв об интересах своих семейств и имений, в доказательство чего они потребовали принести Живоносный Крест и пред ним принесли царю клятву в нерушимости своего слова.
Через несколько дней после этого царь позвал своего верного слугу — князя Кайхосро Церетели, и открыл ему свои мысли о предстоящем переезде в С.-Петербург. Он говорил о том что русский Император хочет иметь его около себя только для того, чтобы превозноситься своей славой, может быть не явно, но мысленно, что он царь царей и обладатель царств. «Подумай сам каково будет мое появление среди собрания государей во дворце? Это оставит на мне неизгладимое и унизительное пятно, лучше уж мне прежде времени принять горькую смертную чашу, нежели стать причиной бесчестия для моей священной династии. Итак, открывая пред тобой мою душу, поразмысли, как следует, и дай мне свой дружеский совет».
Князь Кайхосро, с детства преданный своему царю всей своей благородной душой, поспешил ответить: «Царь! Вам известно, что я готов доказать мою любовь к вам и душой и сердцем, прошу откройте мне ваше намерение». Тогда царь рассказал ему, что он готов лучше бежать в Турцию, или постричься в монахи, или все терпеть, как странник, но ни в коем случае не ехать в С.-Петербург, дабы не дать Императору возможности похвалиться, что он царь царей! Князь Кайхосро пообещал во всем помочь царю и в тот же вечер сообщил всем князьям свиты о планах царя. Все еще раз поклялись в своей преданности.
Тогда князь позвал к себе одного из мелко-поместных дворян и спросил его: «Как верноподданный своего государя, воспитанный и облагодетельствованный им, до какой степени ты любишь своего царя?» Тот отвечал, что для своего царя он готов забыть любовь к родителям и семейству, и для царя готов на все лишения. Тогда князь спросил: «Если бы обстоятельства потребовали тебя принять смерть за своего государя, будь то усечение мечом или виселица или разробление на части, пошел бы ты на это?» Он, смутившись, ответил, что нет, это ему кажется не удобоисполнимым и просил простить его, как человека слабого и малодушного.
Князь поблагодарил за откровенность и наградил его деньгами, платьем и оружием. Когда он был потом представлен царю, то получил наказ ехать в Кутаис, рассказать царице обо всем подробно и просить, чтобы она немедленно ехала к Гурийскому владетельному князю и оттуда в Кобулетский Санджак в пределах Турции и там бы дожидалась царя, чтобы затем им вместе отправиться в Константинополь.
На следующий день после обеда князь Кайхосро призвал к себе одного молодого человека-дворянина, который сызмальства воспитывался при дворце и прислуживал царю во время трапезы, подавая ему воду и вино, и спросил его: «Ты, брат, находясь в такой близости к царю и пользуясь постоянно его покровительством, до какой степени предан своему благодетелю?» Он отвечал, что ради царя он готов пожертвовать всем, даже жизнью своей, и просит Бога случая доказать это на деле. Князь сказал: «В таком случае, готов ли ты на подвиг, чтобы избавить своего царя от неволи?»
Тот, исполнившись искреннего восторга, отвечал: «Благодарю Тебя, Господи, что Ты удостаиваешь меня послужить царю своею кровью». Тогда князь открыл ему о замыслах царя и рассказал о своем плане: «К следующему вечеру ты обменяешься с царем одеждою и ляжешь на его постель. А царь в это время, переодетый в простого слугу, вместе со всеми князьями выедет из дворца, как будто в баню». Юноша с радостью пообещал все это исполнить и стал готовиться к смерти.
Затем князь Кайхосро предложил князьям разыграть пред стражей, будто у них возник раздор из-за переезда в Россию, что они искусно и исполнили. Поднялся шум, крики и споры. Прибыл сам генерал Тормазов и пытался уговорить расходившихся князей успокоиться, но тщетно. Почти все кричали, что не желают ехать в С.-Петербург. Тогда на шум вышел царь Соломон и заявил, что если кто не желает ехать с ним, то может возвращаться домой.
Почти вся свита, за исключением шести князей, пожелали вернуться. В этот же вечер князья оседлали своих лошадей и выехали из Тифлиса, остановившись в 7 километрах за городом, где стали приготовлять запасы для дальнейшего пути. На другой день некоторые из них появились в городе, делая вид, что занимаются необходимыми для дороги покупками, тайно же они сообщили князю Кайхосро, что все уже готово для побега.
Вечером, как только начало смеркаться, царь поменялся со своим верным слугой одеждой и, взяв в руки глиняную посуду для вина, вышел со всеми оставшимися с ним из свиты, а верный слуга запер дверь и лег в постель своего господина. Князь Кайхосро сказал дежурному начальнику караула, чтобы никто не беспокоил царя до их возвращения из бани.
Выйдя из дворца, они направились к банным воротам, а по дороге зашли к одному торговцу хлебом — имеретинцу, чтобы купить теплый лаваш. Этот имеретинец, пристально посмотрев на переодетого царя, спросил их: «Кто этот благородный человек? Должно быть, он не из слуг, хотя по своей одежде и кажется таким, но по лицу видно, что это знатная особа». Тут князь Симеон Церетели, господин этого торговца, в гневе стал выговаривать ему: «Давно ли ты стал таким ритором и безо всякого разбора вмешиваешься не в свои дела? За такую дерзость я продам тебя князю Кикнадзе!» Этот князь отличался самым жестоким обращением со своими крепостными. Испуганный этой угрозой, торговец, незаметно оставив лавку, бежал. Князья взяли несколько теплых лавашей и, дав их нести царю, отправились дальше. Минуя базар, они приблизились к баням и, завернув к одному виноторговцу, купили у него кувшин вина и дали его также нести царю.
Проходя между банями и кожевенными рядами, они стали подыматься к персидским воротам, находящимся в Сейдабадском квартале. По дороге им встретились два армянина; один из них, разглядывая подымавшихся, обратил внимание на царя и, удивившись его красоте, статности и высоте роста, сказал своему спутнику по-грузински: «Посмотри-ка на этого человека, как он прекрасен!» Этот воз-глас привлек внимание еще нескольких армян, стоявших рядом.
Один из них сказал: «Они, кажется, имеретинцы», — а другой прибавил: «А этот красавец, должно быть, их царь». Эти слова так поразили царя Соломона, что он неожиданно упал и разлил все вино. Князья Кайхосро и Симеон поспешно подняли его и первый стал ему выговаривать: «Послушай парень, ты такие шутки сегодня уже неоднократно делал. Что за притча? Пьян ли ты или бес тебя смущает? За такие шутки мы тебя так проучим, что долго будешь помнить!» Эти слова вывели царя из обморочного состояния и процессия двинулась дальше.
Уже выходя из города, князь Кайхосро укорял царя за его робость и малодушие. Царь от переживаний так ослабел, что не мог сам идти дальше, его подняли на руки и несли на плечах. Но скоро Господь облегчил его страдания; по дороге они встретили князя Баратошвили, ехавшего в Тифлис. Князя попросили уступить царю своего коня, рассказав ему о всех злоключениях, выпавших на его долю. Благородный князь сразу же уступил коня и все свои запасы, которые его слуга вез на другом коне и пожелал им счастливого пути.
Скоро они дошли до условленного места встречи и, соединившись с остальной частью свиты, продолжили свой путь через Триалетские горы в Ахалцих. На третий день они приблизились к городу, и послали вперед гонца уведомить пашу о приближении царя, и о его намерении направиться в Константинополь к султану Махмуду.